Джоан Харрис "Пять четвертинок апельсина"

Продолжаю читательский марафон "Отличная книга", очередная цифра - "пять". Выбор большой, но остановилась на этом названии, так как решила, что это будет нечто любопытное. Первый же абзац вызвал некоторое изумление, потому что до безумия напомнил сказку Шарля Перро "Кот в сапогах. Сравните начало сказки и романа:

"Один мельник, умирая, не оставил своим трём сыновьям наследство: старшему - мельницу, среднему - осла, а младшему - кота."

"После смерти матери нам досталось наследство: мой брат Кассис получил ферму; моя сестра Рен-Клод – роскошный винный погреб; а я, младшая, – материнский альбом и двухлитровую банку с заключенным в нее черным трюфелем (из Перигё) размером с теннисный мяч..."

И мне просто до безумия захотелось узнать, как детки распорядились с наследством? Устраиваюсь поудобнее - в предчувствии захватывающей истории. Несколько сумбурные и обрывочные воспоминания, резкий переход от одной темы к другой - это мне иногда нравится, но если затягивается, то начинает раздражать. И вот только подошла я к этой стадии "вот-вот раздражусь", как автор, похоже, почувствовала это, потому что читаю слова, как будто обращенные лично ко мне:

"Да знаю я, знаю. Вам не терпится поскорее перейти к сути истории. Но ведь и прочие подробности не менее важны. Таков уж мой способ повествования; и это только мое дело, сколько времени я потрачу на рассказ. Если уж мне понадобилось целых пятьдесят пять лет, чтобы его начать, то теперь дайте мне и закончить его так, как мне самой нравится."

И тут я окончательно поняла, что непременно прочитаю от корки до корки, несмотря ни на что. Хотя, это будет не так просто, как показалось изначально. И вот я нашла тему, которая меня заинтересовала, даже в некоторой степени возмутила.

Это отношение простых людей к оккупантам. Немцы время от времени приезжали в деревню, чтобы (внимание!) забриать излишки продукции у населения, но именно в этой семье ничего не брали, потому что у них было всего несколько коз, свиней, овощи в огороде и большой сад. Они всего лишь брали бесплатно товар из булочной (блинной), и то не весь, а совсем немного.

Сравните это с тем, как вели себя те же оккупанты у нас - выгребали всё подчистую, а то, что не увозили - сжигали и портили (чтобы партизанам не досталось), обретая тем самым население на голод.

И вот ещё: за тюбик губной помады, девушка и её приятель выдали немцам своего учителя, у которого был спрятан радиоприемник (то было запрещено, и учителя арестовали). Сестра узнала об этом и стала шантажировать ту, обещая рассказать матери об этот проступке, если те не будут брать её в город на прогулки, чтобы посидеть в кафе...

"– А если вы не хотите, – продолжала я притворно елейным тоном, – то я могу рассказать матери, что вы встречаетесь с людьми, убившими нашего отца. Что вы общаетесь с ними, шпионите для них. Шпионите для врагов Франции! Интересно, как ей это понравится.

Сестра явно встревожилась.

– Буаз, ты же обещала!

Я с суровым видом покачала головой:

– Мало ли что… Таков мой патриотический долг!

Наверно, эти торжественные слова прозвучали весьма убедительно. Ренетт побелела. Хотя на самом деле понятие «патриотический долг» для меня ровным счетом ничего не значило. И никакой враждебности к немцам я не испытывала, даже когда пыталась убедить себя, что это они убили моего отца. Даже если предполагала, что тот, кто его убил, вполне может находиться где-то рядом – точнее, там, в Анже, всего в часе езды на велосипеде, пьет пиво в баре и курит сигарету «Голуаз». Я вполне ясно могла это представить, однако образ врага был все же лишен должного смысла. Возможно, из-за того, что и лицо-то отца я помнила смутно. А может, причина была в ином, в том, почему дети так редко вмешиваются в ссоры взрослых, а взрослые так редко оказываются способны понять, отчего у детей возникает внезапная враждебность друг к другу. Я держалась с Ренетт чопорно, говорила неодобрительным тоном, но все это не имело ни малейшего отношения ни к нашему отцу, ни к Франции, ни к войне с немцами. На самом деле мне просто хотелось, чтобы меня снова приняли в игру, чтобы со мной обращались как с равной, чтобы мне тоже могли доверить любую тайну. А еще мне хотелось пойти в кино, увидеть Лаурела и Харди, венгра Белу Лугоши, Хамфри Богарта, хотелось сидеть в мерцающей темноте зала между Кассисом и Рен-Клод и, может быть, держать в руке кулек с чипсами или лакричную палочку."

Вот и весь патриотизм... Дети совершенно не понимали, какую опасность могут таить люди в форме. Да и что может случиться, если те вели себя вежливо, улыбались при встрече, если жизнь текла своим чередом. Всё так же работали магазины, кафе, ярмарки...

"...мать попыталась мне объяснить. Сейчас всякая военная форма опасна, говорила она, но эти, в черном, хуже всех. Они не просто военные, они – армейская полиция. Их и сами немцы побаиваются. Они что угодно могут с человеком сделать. Им плевать, что мне всего девять лет. Один неверный шаг – и этот в черном мундире меня запросто пристрелит. Пристрелит, ясно мне? Мать чеканила слова с совершенно каменным лицом, но ее голос дрожал, и она все время подносила руку к виску тем же нервным, беспомощным движением, как перед началом очередного ужасного приступа. Я вполуха слушала ее предостережения. Ведь я впервые лично встретилась с врагом! Когда я потом, на высоком помосте Наблюдательного поста, размышляла на эту тему, враг показался мне каким-то до странности безобидным. Это меня даже разочаровало. Я ожидала чего-то более впечатляющего."

И вот снова звучит еврейская тема. Мать купила в лавочке кусок парашютного шелка. С тканями была большая напряженка, и достать ткань можно было только очень задорого, с большой опаской... И вот смотрите, сами французы особо не сопротивляются оккупантам, не возмущаются против сложившихся порядков. И в том, что сейчас нет возможности купить хорошую ткань, обвиняют...

"– Стоило, правда, черт знает сколько, – проворчала она то ли сердито, то ли с восхищением. – Небось такие, как эта мадам Пети, и войну запросто переживут. Всегда на четыре лапы приземлятся, как кошки.

Я спросила, что значит «такие, как эта».

– Евреи, – отозвалась мать. – У них прямо талант делать деньги. Это ж надо, столько содрать за кусок шелка! А ведь ей самой он ни гроша не стоил!

Говорила она, правда, совершенно беззлобно, словно удивляясь чужому мастерству. Когда я поинтересовалась, что же тогда плохого сделали евреи, она лишь раздраженно пожала плечами. По-моему, мать и сама толком не знала ответа на мой вопрос.

– Да в общем, они делают то же самое, что и мы: стараются выжить. – Она погладила карман, в котором лежал кусок парашютного шелка, и тихо прибавила: – А все-таки неправильно это – когда хитростью да обманом."

Да, по их мнению, виноваты евреи. И не хотят подумать, что если та же мадам Пети попадётся с этим куском парашютного шелка - её просто расстреляют. А если шелк обнаружат у купившей женщины, та без зазрения совести выдаст ту самую "мадам Пети", понимая, что будет обыск со всеми ужасающими последствиями. И ведь все будут думать "так им и надо. этим евреям. не будут наживаться на..." Ужас какой-то!

Ну отвлечемся от этой темы, вернёмся немного к началу, и просмотрим другую сюжетную линию. Мать совершенно не переносила запах апельсинов. Он вызывал у неё такой приступ агрессии, переходящий в манию преследования и затяжную депрессию. Ещё когда был жив отец, был найден способ избавить её от приступа (морфин). И вовсе не обязательно, что был реальный запах. Он ей просто чудился, и это означало начало приступа. Мать принимала порошок и "впадала в затяжной сон". (Скорее всего у неё был приступ мигрени. И ей ещё повезло, что преследовал запах апельсинов, а не тухлого мяса, как обычно.).

Так вот, её дочка, (та самая, что шантажировала сестру), придумала способ, как избавиться от материнского надзора, чтобы иметь возможность ездить в город с сестрой и её другом. Представьте, девчонке всего девять лет, а у неё столько жестокости. Зная, что мать будет мучаться, она тайком крадёт на ярмарке апельсин...

"Апельсин я перепрятала, сунула поглубже в карман фартука, предварительно завернув в кусок влажной газетной бумаги из-под тех рыбных обрезков, что принесла от торговца рыбой. Это было необходимо, иначе мать могла учуять апельсиновый запах. Руки я на всякий случай не вынимала из карманов, чтобы она не обратила внимания на мой оттопыренный карман. И до самого дома я ехала молча."

И вот дома они с братом съели апельсин, а потом она тщательно спрятала шкорки от апельсина на чердаке возле трубы. И вот, когда семья семья обедать, мать почувствовала этот запах:

"За столом царило молчание. Еще пару раз мать украдкой прикоснулась к вискам, потом провела пальцами по щеке, по векам, словно проверяя упругость кожи. Кассис и Рен уткнулись носами в тарелки. Воздух казался тяжелым от свинцового полуденного жара, и у меня вдруг – видимо, из солидарности с матерью – тоже немного разболелась голова.И тут она рявкнула:– Кто принес в дом апельсины? Я же чувствую их запах! Ну кто? – В ее пронзительном голосе отчетливо звучало обвинение в смертном грехе. – Ну же? Говорите!Мы дружно помотали головами.И снова этот жест. Теперь уже ее пальцы задержались на виске, нежно его массируя, словно нащупывая болевую точку.– Здесь совершенно точно пахнет апельсинами! Вы правда не приносили их в дом?Кассис и Рен сидели довольно далеко от жестянки с апельсиновыми корками; к тому же между ними и матерью стоял горшок с рагу, источая дивные ароматы винного соуса, рыбы и разогретого масла. И потом, мы все слишком привыкли к ее ужасным приступам, а потому мои брат и сестра наверняка решили, что этот апельсиновый запах, о котором она так упорно твердит, ей просто мерещится. На этот раз я не сумела сдержать улыбку и прикрылась рукой."

А потом не найдя ничего лучшего, как засунуть несколько апельсиновых шкорок в подушку матери. И всё для того, чтобы та не заметила. как троица отправиться гулять в город. И. что самое прискорбное, дети, все трое, озабочены были не состоянием матери, нетем, как на неё подействует практически прямой контакт с запахом апельсина, а тем, как бы мать не догадалась, что их не было дома, и чтобы она не проснулась до их возвращения...

И так дети продолжают жить. Они подружились с немцами, стали выдавать сведения о жителях деревни в обмен на небольшие подарки. Без зазрения совести выдают мадам Пети, у которой был куплен кусок парашютного шелка... Мать становится любовницей одного из немцев, который снабжает её морфием... Но всё не так безоблачно для этой семьи. Они не могли даже предположить, что...

Эта книга о том, что жить с врагом - это ходить по лезвию бритвы. Никогда не знаешь, чем обернётся следующий шаг.